Жизнь незаметно подкралась, и ударила усталостями;

  Маски сорвала с актёров… А спектакль был хорош!

  Горькими жалостями

  Мы провожали суфлёра, что пропал ни за грош.

  То ль освистать нам несчастных, то ли рукоплесканиями

  Славу воздать?

  Крах постановки. Оценит хоть кто-нибудь старание?

  Как мы устали всё заново с руин начинать!..

  Напиши мне картину, художник, среди шума будоражащего;

  Постарайся, хоть грубый прохожий под руку толкал;

  И не слушай того страждущего,

  Что просил на похмелье себе, и грозил, и умолял.

  Позабудь и про голод, и текущие ботинки залатанные;

  Позабудь!..

  Но возможно ли картину написать, и ничем не запятнанную,

  Если в краски примешивалась быта мутная суть?

  24-го, 25-го и 16-го июля собираюсь провести в Таганроге и его окрестностях. Насчёт свободного времени — не знаю. Обещают и Ростов. 

  Сосед долбает стену перфораторами;

  Его ли воля? Дом-то общий был...

  Соавторами

  Мы поневоле стали новых дыр.

  И рухнул дом; и пали мы невольниками

  Чужих идей.

  А в жизни судьбы прочно закольцованные -

  Один удар бьёт по планете всей

  Придёт это время, наденем мы тряпки затасканные;

  Пойдём побираться, и хлеба ржаного просить;

  Пока что — обласканные;

  Пока что — лакеи пред нами покажут всю прыть...

  Да что там — лакеи, нас любят, и бурно неистовствуют:

  И люд, и король...

  И нам надоест эта ложь, и окажемся искренними;

  Но брат! Хоть немного ещё мне солгать им позволь.

  Я устал поучать, и играть из себя многознающего;

  Я не знал ничего — почему-то знал больше других...

  Книг листающего,

  Чей ответ был непонят, и в воздухе грозном затих.

  Коль не слышал ответ — только зря мудрецы посоветовали,

  Не помочь

  Тем, кто уши заткнул, когда с ними о жизни беседовали;

  Тем, чья жизнь оказалась темней, чем безлунная ночь.

  Я не спрошу у тебя, идти ли в ногу со временем,

  Да о другом ни о чём я тебя не спрошу;

  Чашки склеены,

  Вроде бы можно и пить, и над ними не дрожу...

  Видно, мои ожиданья были слишком завышены,

  Не идеал.

  В детстве мечталось летать над знакомыми крышами,

  Но и сейчас я над кроватью своею порхал.

  Кто-то быстрей промотал все богатства наличные -

  Смерти боялся. Теперь бродит старым бомжом.

  Вечно циничные

  Деньги припрячут в карман, запасут на «потом».

  Только по смерти найдут их запас нерастраченный -

  Как угадать?

  Выбора нет у меня — кошелёк измочаленный

  Пуст от рожденья. Мне нечего, в общем, терять.

  Мы не молоды, и вроде бы не старые...

  Нет итогов, равно нет и перспектив,

  Дым с пожарами -

  Отгорело сердце, годы сократив.

  И в каком-то состоянии подвешенном

  Мы бредём;

  То ли небо под ногами, твердь безгрешная,

  То ли мутный после бури водоём.

  — Довольно поздний выходит ужин… — заметил сыщик Йоахим Штральгейзе, поглядывая на серый утренний свет за окном.

    — Помнится, в прошлый раз пришлось завтракать ближе к полуночи, коллега, — отвечал Никифор Елизарович Прево. — Кстати, нашему подопечному кушать не пора? -

  Ярко вспыхнула молния, прокатился рвущийся треск, потом грохнуло.

  — Отправим в тюрьму, там и накормят, — отозвался Штральгейзе. — Ну и фрукт… Пожалуй, пора бы допросить. Молчит, что сыч. -

  За окном хлынул ливень. Гром не переставал, перекатываясь где-то поблизости. Арестованный сидел на своём месте.

  — Итак, — спросил Прево, усаживаясь напротив. — Имя ваше мы знаем. Краткое жизнеописание тоже. Что подтолкнуло вас на столь чудовищное злодейство? -

  — Я ваш поклонник, господин Прево, — глухо отозвался злодей. — Читая в газетах о ваших потрясающих расследованиях, я мечтал встретиться с вами. Я жил внутри ваших расследованиях, горел желанием вам помочь. Вся жизнь моя была только этим… Я не жил ничем другим. -

  Прево переглянулся со Штральгейзе, молча слушая исповедь.

  — Как я мог помочь блеснуть вашему таланту ещё ярче? Совершить идеальное преступление, которое никто не в силах раскрыть! Но в вас я верил безоговорочно… -

  — И именно поэтому вы убили сорок пять душ? — не выдержал Штральгейзе.

    — Клянусь, да! — с жаром выпалил преступник. — И именно я писал газетчикам зашифрованные письма. Да, журналист Антипов правильно говорил, что шифр смысла не имеет. Но вы, Никифор Елизарович, сумели прочесть то, что не знал даже я. Вы вычислили меня… И я рад, что послужил к блеску вашей славы. Страшный маньяк, что не щадит ни детей, ни женщин, убивает и пытает с особой жестокостью, неуловимый, как сама смерть, взят с поличным легендврным сыщиком Прево… -

  — Закончим пока на этом, — сухо ответил Никифор Елизарович и поднялся. Штральгейзе вышел за ним из комнаты.

    — Упаси Пресвятая Дева, если в моём герцогстве обнаружится такой же поклонник моего таланта! — и утёр пот со лба. — Слушай, Никифор Елизарович… Надо бы, того… Передохнуть тебе. Выпить, прогуляться. Что-то мне нехорошо. -

  — Погляди, ливень какой! Всё утро полощет. И молнии… — хмуро отозвался Прево.

    — Может, что так и лучше. Пойдём. Мне точно нехорошо. А тебе каково — и думать о том не хочу. -