Со стороны матери много рассказывали о прапрадедах, так они и моложе — прадеды ветераны Великой Отечественной, а прапрадеды — обратно германской. Дедов прапрадед, из ставропольских крестьян, отправился на Соловки, как кулак и единоличник. Чуть раньше отбыл туда же и его сын, мой прадед, впоследствии — офицер в годы Войны. Прапрабабушка сидеть сложа руки не стала — отправилась в райсовет и выбила справку, что моему прапрадеду разрешено навестить своего сына, отбывающего заключение на Соловках. Испекла булочки, справку запекла в одну, помеченную крестом. Собрала посылку. В письме написала — все булочки раздай, а ту, что с крестом — себе оставь. Посылку досматривали, пару булочек разломали, но ту, что с крестом — не тронули. Прапрадед вытащил справку и мирно направился домой. На вопрос охраны, почему одежда арестантская, отвечал, что с сыном поменялся — очень уж ветхая. Так и прибыл домой. 

  У дедовой матери отец родился ещё до отменя крепостного права, служил в войске ветеринаром. В годы Гражданской прабабушка была подростком. Как-то топравила её мать верхом на станичный рынок. А там какие-то бандиты коней экспроприируют. Как без коня домой возвращаться? Страшно… Пошла за бандитами. А те в хату забрались, прихватили горючего, и пошла пьянку. Прабабушка отвязала коня — и галопом по дороге. Те, кто был в состоянии в седле держаться — за ней. Подскакала к к разрушенной хате. Уложила коня за остаток стены, сама рядом легла. Погоня дальше понеслась. Прабабушка выбралась, снова в седло — и обратно. До дому доскакала.

  А вот второго прадеда отец уже не застал — только прабабушку. Тоже воевал в германскую, потом стал красным партизаном. Попался в плен белым. Был коммунистом и председателем колхоза, но попал под репрессии. И перед войной был освобождён. Прабабушка считала, что помогло её письмо Калинину, а отец придерживается того мнения, что на того, кто писавший телёгу сразу пошёл по расстрельной, и те, на кого он писал, вроде бы и не враги народа… Партбилет прадеду не вернули, председателем колхоза он больше не был. Да и деревни той на Урале больше нет — то ли сами люди разбрелись, то ли нефтедобытчики воду попортили. 

  Старшего прадеда отец помнил ещё в силе. Хотя под лопаткой сидела германская пуля, а в лёгких — германский хлор; глуховат от близкого разрыва фугаса. Войсковой разведчик в Первую мировую… Один из соседей-станичников (а на Урале почти все — молчуны, отец, считающийся молчаливым по меркам Кубани, на станице прослыл бы болтуном), считавшийся болтливым, сказывал, что на самом деле дед — не Шутёмов, а Пушкин, был дворянином, вовевал в Гражданскую на стороне белых, но из Новороссийска смылся не за море, а на Урал, в станицу Рубежево, что нынче вошла в состав села Орда, а со станицы выдачи нет. Привёз жену, которую в годы войны взял под Несвижем. Прабабушка считалась неграмотной, хотя, как выяснилось, прекрасно знала по-польски, и по-русски тоже. Потом прадед служил в ЧОНе, но в тридцатые годы кто-то стукнул… Станичные молчуны, но деда предупредили, и он ушёл в лес на заимку. Пришедшие пытались пересидеть, но пересидеть старого разведчика не получилось. Ушли ни с чем. 

   Прадедов дом продали, не спросив отца. Много чего ценного исчезло — например, дореволюционные книги. 

  Облачный закат. Небо затягивает рваным, лохматым, серым одеялом. Оно и ночью вверху, скрыв звёзды. Сильный вечерний ветер. Тёплый, непривычно сырой. А ночью — уже стих, и стучат капли мерного обложного дождя по крыше...

  Август почему-то сильно напоминает сентябрь… Или я к жаре прошлых лет привык. Солнце днём печёт вовсю; но ночью благополучно становится холодно. Да и утреннее тепло напоминает тепло костра — лицу жарко, спине холодно. 

  И снова белые точки на поле — чайки на разборонённой тракотором земле. Но в небе кружит пара канюков… И серые хищники тоже расселись между чайками. Им-то что? Разве мышей ловить. Но сидят вперемежку с чайками.

  — Слуга покорный! — восклинул флоберовский Фредерик Моро, читая письмо лучшего друга с приглашением принять участие во французской революции. Очередной… Между прочим, весьма удачной — Луи-Филипп, отсидевший восемнадцать лет на троне (а его туда посадили во время предыдущей революции), благополучно был свержен. Моро ничего не потерял — эта революция была не первой и не последней.

  Что-то похожее начинаю испытывать и я — революции приедаются и надоедают. А заканчиваются новыми революциями. А протестуны… Слуга покорный! Я на них нагляделся. Иногда их приносит в наши литобъединения. И в то, где всегда молодые, и в то, где просто молодые. Пришельцы воображают себя то ли великими поэтами, то ли великими ораторами и трибунами. Ну, не Маяковские они. Даже не Демьяны Бедные. Маяковский боролся не «против», а «за», и мог внятно сформулировать, за что именно. Слушаю чтения из любимых рэперов, и похожие вирши с политической подоплёкой. Причём настолько глубоко скрытой, что и под микроскоп не разглядишь. За что борются? Непонятно. Их зарплата больше моей. С жиру сбесились? Я не хочу терять и то, что у меня есть. Я 90-й год прекрасно помню, хотя много чего не понимал. 

  А Франция?.. Вот и Макрон начал призывать. На что Захарова тактично намекнула на «жёлтые жилеты». А что? Я могу стать национальным лидером Франции. Макрон должен уйти. Газ будет дешёвый, а «Тополь» — он понадёжней «Иджиса». У нас есть особая ответственность за судьбу Франции — дважды спасали. В 1814-м, когда пруссаки предложили поставить пушки на Монмартре и бить по Парижу до тех пор, пока не останется крошево; и в 1944-м, когда союзники решились на высадку в Нормандии, ибо боеспособных частей вермахта на западе не осталось даже в проекте. Спасём и в третий. К вечеру напишу программу действий.

  Определённо нехорошая вещь. Положим, купил машину, уплатил налог, а машина без колёс. Можно сидеть, крутить руль, кричать «би-би!» Но всё равно никуда не поедешь.

 На прошлогодних «Берегах Дружбы» познакомился с Михаилом Артемьевым, чьи стихи переводил (а он, соответственно, мои). Делегация была многочисленной, был даже небольшой дипломатический скандал — с белорусской половины корпуса кто-то утащил на нашу утюг и гладильную доску… Были делегации от Луганска и Донецка; а вот с Украины — только председатель Союза писателей Украины и председатель Международного союза писателей и мастеров искусств Анатолий Мироненко. В 14-м он ездил в Россию с порезанной ногой — добрые путчисты постарались. Незадолго до фестиваля находился в КПЗ, без связи. Тогда перестали выдавать билеты Международного союза... 

  Уезжал я тогда с вместе с белорусской делегацией на Ростов. Познакомился с председателем Союза писателей Белоруссии Гавриловичем. 

  В этом году видели мы друг друга только на экране. Гаврилович со своей командой; Мироненко — один. Брянцы. Было это 29-го июля. Самые отчаянные из белоруссов собирались рвануть в Таганрог 1-го августа, если только границу откроют. 

  Не открыли.

  Отшумела ночью техника в полях вокруг дач. Убран хлеб. Иногда редкий мотор урчит ночью в поле — распахать, разборонить под сев, а то и озимые уже поджимают. По утреннему полю идёт тратор, тащит борону, а за ним — чёрно-белая туча. Чайки и вороны. Расселись по полю в шахматном порядке, ищут червей и личинок.